Это же надо так... просто и жизненно, реально до последнего слова, честно и правильно.
За эту жизнь, этот последний его уход, за вечернюю больницу, которая в последний раз, за все эти такие настоящие детали - за это, наверное, эти непрошеные слезы. Это персонажи, которых можно любить. И я люблю.
На самом деле главное даже не в Вивиан, хоть я и сорвалась тогда из-за ее истории - слишком глубоко еще сидит во мне этот страх перед саркомой, болезнью, слишком я боюсь повторения того, что случилось. И когда читала описание ампутации, у меня сводило живот и немели ноги, не потому, что страшно самой операции, я не слабонервна вроде бы, а именно из-за того, что слишком близко это меня задело в тот раз. И каждый раз я вспоминала.
И дело не в Майке и его решении. Оно закономерно, при всей своей.. хочется сказать подлости, но ведь не скажешь же. Отвратительной естественности, что ли. Потому что человек, оставляющий девушку-калеку, потому что объективно заглянул в себя и увидел свою неспособность ее такой принять, и честен, и низок одновременно. И он поступает правильно, потому что это честно по отношению к ней - потому что если он не может быть с ней по любви и душе, то быть рядом из жалости - хуже его ухода. Но одновременно.. жаль, что он все-таки не смог бы, не выдержал. Он казался сильным, она оказалась прочнее.
Но дело не в них, как ни странно, дело в Пирсоне - в грубом, неряшливом, ворчливом, неуживчивом, неуступчивом старике, на котором, кажется, держался весь костяк этого романа. Который человечнее их всех, его и жальче их всех.
Его и сломало больнее всех.
Это такой тип колючих и резких людей, которых и любить-то можно издалека, иначе не примут, уколют. Только и остается, что задыхаться непрошеной дурацкой нежностью со стороны. Потому что ни помочь, ни даже сказать.
Над этим плакала.