«Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя…»
(Н.Г.)


"... В 1913 году, столь живо воскрешенном Ахматовой позднее в "Поэме без героя", молодой поэт Всеволод Князев, в которого, возможно, была влюблена и сама Ахматова, покончил с собой в Риге из-за неразделенной любви к ее близкой подруге, прекрасной актрисе и танцовщице Ольге Глебовой-Судейкиной.

В трех стихотворениях "Четок" упоминается смерть юноши. Они относятся к 1913 году, и по крайней мере в одном случае речь, несомненно, идет о самоубийстве Князева. В "Голосе памяти", посвященном Ольге Глебовой-Судейкиной, она спрашивает свою подругу смотрящую на стену, не различает ли она тени того, кто предпочел "белую смерть" любовному плену? Но та отвечает: "Нет, я вижу стену только - и на ней / Отсветы небесных гаснущих огней" (I.61). И начинает порой казаться, что она, влюбленная и нелюбимая берет на себя вину, которую Судейкина, ее "двойник", нести не хочет. Она описывает первые любовные страдания мальчика:

Мальчик сказал мне: "Как это больно!"
И мальчика очень жаль...
Еще так недавно он был довольным
И только слыхал про печаль.

А теперь он знает все не хуже
Мудрых и старых вас.
(I.59)

И в другом месте: "Прости меня, мальчик веселый, / Что я принесла тебе смерть <... > Я не знала, как хрупко горло / Под синим воротником" (I.60).

Многие ахматовские cтиxoтвopeния возникают из обстоятельств, точно в них же воспроизведенных. Это не означает, конечно, что стихи следует понимать буквально, но, если Ахматова упоминает конкретную деталь, более чем вероятно, что речь идет о чем-то легко узнаваемом для свидетелей события. Полагать, что в ее стихах нет вымышленных подробностей, было бы рискованно, однако это, несомненно, лучше, чем считать, что они привлечены исключительно ради своей художественной выразительности. Но следует помнить, что люди, которых Ахматова знала в жизни, часто в ее поэзии сливаются в один образ, превращаются в своего рода двойников, как Ольга Глебова-Судейкина по отношению к самой Ахматовой в "Поэме без героя". Введение двойников свидетельствует не о внутренней путанице между отдельными персонажами, но определяется - на глубинном уровне - принципом дополнительности персонажей, а также историческими ролями, которые ей и ее современникам приходилось играть.

В Ольге Судейкиной, не видящей на стене тени того, кто принял смерть из любви к ней, Ахматова находит отражение слепого, бессознательного себялюбия той девочки, которая в своем языческом простодушии не могла понять истинного значения гумилевских попыток самоубийства. Теперь-то она знает, что "утешала плохо" сероглазого мальчика (I.240). Именно это понимание сделало возможным создание поэмы "У самого моря". Прежде всегда был кто-то, к кому можно было обратиться за помощью, всегда оставалась возможность уехать на север с сероглазым мальчиком. Теперь, когда ее брак распался, стало понятно, что и на этом пути ее постигла неудача." (А.Х., "Поэтическое странствие")


И снова - отталкиваясь от действительности, писать не о том, что случилось, а о том, что могло бы случиться. Тысячи вариантов произошедшего, словно ниточки судьбы были у нее в руках. Прошлое, будущее, люди и призраки.



" 1913-й был годом расцвета ночного кабаре "Бродячая собака". Бенедикт Лившиц так описывал Ахматову и Гумилева в "Собаке":
"Затянутая в черный шелк, с крупным овалом камеи у пояса, вплывала Ахматова, задерживаясь у входа, чтобы по настоянию кидавшегося ей навстречу Пронина40 вписать в "свиную" книгу свои последние стихи, по которым простодушные "фармацевты" строили догадки, щекотавшие только их любопытство.
В длинном сюртуке и черном регате, не оставлявший без внимания ни одной красивой женщины, отступал, пятясь между столиков, Гумилев, не то соблюдая, таким образом придворный этикет, не то опасаясь "кинжального" взора в спину."

"В апреле 1918 года Гумилев, живший некоторое время в Париже а затем в Лондоне, вернулся в Россию. Ахматова попросила у него развод. В мае они поехали в Слепнево навестить шестилетнего сына Леву. Это была их последняя встреча.
В начале июля 1921 г. Гумилев навестил ее на квартире по Сергиевской ул., 7 (при библиотеке Агрономического института, где Ахматова тогда работала). Когда Гумилев стал спускаться по темной винтовой лестнице, Ахматова сказала: "По такой лестнице только на казнь ходить" . По всей вероятности, Ахматова видела Гумилева в последний раз в клубе поэтов в Доме Мурузи на Литейном проспекте за два дня до его ареста.


В августе 1921 года в возрасте 41 года умер Блок. Спустя всего две недели был расстрелян Гумилев, арестованный по обвинению в антибольшевистском заговоре, так называемое Таганцевское дело64. Новая интонация - страх - зазвучала в стихах Ахматовой. Когда казнили Гумилева, она написала:

Страх, во тьме перебирая вещи,
Лунный луч наводит на топор.
За стеною слышен стук зловещий -
Что там, крысы, призрак или вор?

Лучше бы на площади зеленой
На помост некрашеный прилечь
И под клики радости и стоны
Красной кровью до конца истечь.

Прижимаю к сердцу крестик гладкий:
Боже, мир душе моей верни!
Запах тленья обморочно сладкий
Веет от прохладной простыни.
25 августа 1921. Царское Село65
(I.157)

В другом стихотворении, написанном в это время, она изменила дату на 1914 год, чтобы избежать явного намека на Гумилева.

Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
(I.161)

Осень стала для нее олицетворением горя: "Заплаканная осень, как вдова / В одеждах черных..." (I. 168). В декабре она поехала навестить сына, жившего по-прежнему с матерью Гумилева. Ужас возвращения в места, связанные с Гумилевым, в дни, когда повсюду царило праздничное оживление, запечатлелся в стихотворении "Бежецк":
Там строгая память, такая скупая теперь,
Свои терема мне открыла с глубоким поклоном;
Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь...
И город был полон веселым рождественским звоном.
(I.136)"

Много лет спустя она напишет в "Поэме без героя" о днях, когда "растили детей для плахи, для застенка и для тюрьмы".
Когда в начале войны людей сладко волновала грядущая слава военных побед, Ахматова увидела Петербург иным: "городом печали и гнева" (I.165). Не менее страшными казались ей революционные события:

И целый день, своих пугаясь стонов,
В тоске смертельной мечется толпа,
А за рекой на траурных знаменах
Зловещие смеются черепа.

Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам,
Как после залпа сразу тихо стало,
Смерть выслала дозорных по дворам.
(I.135)

Именно тогда Ахматова создала самое мрачно-безысходное стихотворение, в котором свою страну, где, как во время чумы, белая смерть метит дома крестами, сопоставила с Западом, где все так же "земное солнце светит" (I.131).

(А.Х. "Поэтическое странствие")