Everyone you meet is fighting a battle you know nothing about.
Быть русской в двадцать первом веке и в добровольной эмиграции (то есть быть мной) теперь еще означает беспомощно плакать на балете, если он поставлен на музыку Рахманинова и хотя бы отдаленно напоминает классический. И всех, кто кричит об агрессии и глорификации, хочется посадить в первый ряд и заставить смотреть, методами "Заводного апельсина" при необходимости, - смотрите, внимательно смотрите, вот это - Россия, а свою ненависть вы себе, каждый, придумываете сами.
В этой музыке как будто все, что я есть - и как ни пытаешься сдержаться, не получается, она уже внутри и вокруг, везде. Закрываю глаза и вижу сцену Мариинского, бархатные очертания бельэтажа и снег на Театральной, когда выходишь. Никогда раньше не понимала, почему эмигранты возвращались на родину, зная даже, что их ожидают гонения и лагеря, - теперь, кажется, догадываюсь. Пока не уедешь, даже и не знаешь, из скольких культурных кусочков и осколков ты сложен, а потом они вдруг все разом начинают болеть и проситься домой, - потому что они все кусочки целого, огромный подсознательный фундамент, который складывался годами.
В этой музыке как будто все, что я есть - и как ни пытаешься сдержаться, не получается, она уже внутри и вокруг, везде. Закрываю глаза и вижу сцену Мариинского, бархатные очертания бельэтажа и снег на Театральной, когда выходишь. Никогда раньше не понимала, почему эмигранты возвращались на родину, зная даже, что их ожидают гонения и лагеря, - теперь, кажется, догадываюсь. Пока не уедешь, даже и не знаешь, из скольких культурных кусочков и осколков ты сложен, а потом они вдруг все разом начинают болеть и проситься домой, - потому что они все кусочки целого, огромный подсознательный фундамент, который складывался годами.
А нашу страну лучше получается любить издалека, это тоже правда.
А-160,генератор тупых идей,
есть еще горе-патриоты, которые измеряют эту принадлежность не культурой, и вот это меня больше пугает.